Бесплатная библиотека онлайн

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

- Сосут и сосут эти гринго!

Не сдержалась Анастасиа - да, просто Анастасией звали ее, эту женщину без роду, без племени, неопределенных лет и без особых примет; впрочем, как все люди улицы, ничего она не скрывала. Заглянула она в таверну "Гранада" - здесь и дансинг, и бар, и ресторанчик, где продают мороженое, отдающее парикмахерской, шоколадки в оловянной фольге, многослойные сандвичи, прохладительные с пеной в тысячу расцветок, заграничное спиртное - и вместо привычного "доброе утро" бросила:

- Сосут и сосут эти гринго!

Распахивались двери в огромный, вместительный зал, заставленный круглыми приземистыми столиками и массивными неуклюжими креслами, обитыми рыжеватой кожей (такие кресла удобны для бездельников и выпивох); столики из пористого дерева ежедневно оттирали шкуркой, не прибегая к мокрой тряпке, оттого они выглядели всегда свеженькими, новенькими, будто только что внесены сюда.

Все здесь блистало чистотой - будто только-только обновили все, - если, конечно, не брать в расчет чистильщиков обуви, жалких, грязных, оборванных ребятишек, похожих на старичков с детскими голосками:

- Почистить!… Кому почистить?… Почистим, клиент?… Одним махом, клиент!…

Все здесь блистало, как новенькое, в десять часов утра. Впрочем, почему в десять - стрелки уже подступали к одиннадцати!…

Новым казался и цементный пол, отливавший глазурью; как новые, искрились свежепротертые оконные стекла и зеркала, в которых цветастыми сполохами отражались сверкающие автомобили, проносившиеся по Шестой авениде. Новыми в это утро представлялись и прохожие, высыпавшие на тротуары; они сталкивались друг с другом, обгоняли друг друга, на ходу приподнимая шляпы, рассыпаясь в любезностях, обмениваясь взглядами, поклонами, рукопожатиями. Новыми казались и стены таверны, расписанные по тропическим мотивам, и алебастровый потолок, и лампы отраженного света - хрустальные гусеницы, превращающиеся по ночам в дивных бабочек с флюоресцирующими крыльями. Новое время показывали часы. По-новому красовались официанты в черных брюках и белых курточках - совсем как тореро на бое быков. Новыми были и пропойцы - белобрысые гиганты, тупо созерцавшие хмельными голубыми глазами кишащий муравейник гватемальской столицы. И вновь слышался голос Анастасии:

- Сосут и сосут эти гринго!

Спозаранку расквартировались в "Гранаде" офицеры и солдаты в зеленоватой форме, потягивая whisky and soda, пережевывая чикле, смакуя ароматные сигареты, лишь кое у кого торчали в зубах трубки, и всем им было наплевать на все, что происходило вокруг - в этой столице, в этой стране. В высшей степени были безразличны ко всему эти парни, одуревшие от угара надконтинентального величия своей Америки.

Утренние клиенты расположились за соседними столиками. Коммивояжеры не расставались и здесь с неразлучными своими компаньонами - чемоданчиками, набитыми образцами товаров; машинально проглатывали они завтрак, пожирая глазами яства, рекламируемые на глянцевитых страницах иллюстрированных журналов. Не хлебом единым… но и рекламой жив buisness man {Бизнесмен, делец (англ.).}. Порой в таверну заглядывали местные завсегдатаи, горевшие желанием с утра пораньше пропустить глоточек. А осушив стопку, сплевывали на улице: не по вкусу им было, что чужеземная солдатня тут торчит. Конечно, это союзники, но так и жди от них пинка в зад. Кое-кому, правда, не претило сидеть у стойки или за столиком рядом с янки, и вовсе не волновал их престиж родины; может, потому, что воспитывались они в Yunait Esteit {Искаженное от United States - Соединенные Штаты.} или когда-то работали в Yunait, они не только разговаривали по-английски, но, казалось, даже рыгали по-английски - во всю глотку. Попадались и такие, что выдавали себя за бывалых, много ездивших по свету людей, - и хотя по-английски они не говорили, да и не понимали ни слова, это им не мешало то и дело восклицать: "O'kay! O'kay, America!"

Солдаты чувствовали себя здесь как дома: одна нога вытянута под столом, другая закинута на подлокотник кресла. Расправившись с очередной дозой whisky and soda, они с размаху ударяли пустым бокалом о стол и принимались бормотать. Помолчат, побормочут, еще побормочут и опять помолчат. Будто телеграфируют друг другу. Иногда кто-нибудь, оторвавшись от сигареты или трубки, выдавал соленую остроту под громкий одобрительный хохот собутыльников. И рыжие, голубоглазые, белорукие парни, рассевшиеся у стойки бара, спиной к тем, что сидели в зале, тотчас поворачивались на крутящихся высоких табуретах и, не расставаясь с бокалом, пытались разглядеть, кто это так здорово рубанул, а потом разражались аплодисментами. И отовсюду сверкали, как у гренадеров императорской гвардии, золотые кольца на пальцах, золотые браслеты с золотыми часами на толстых запястьях…

- Сосут и сосут эти гринго!

- Тетенька, осторожней! Еще услышат!… - подал голос худенький мальчуган, тенью следовавший за мулаткой.

- А пусть услышат… Говорю, что на душе лежит… Пусть слышат, ежели хоть единое слово разберут по-испански!…

Бармен принимал от клиентов заказы и, почесывая затылок, цедил сквозь зубы:

- Могло бы их принести и попозже… Подумать только, с самого рассвета окопались тут… эти - с военной базы…

Косоватые глазки, большой тонкогубый рот под жидкими отвислыми усами - бармен удивительно походил на акулу, притаившуюся в тени.

Из ящиков и корзин он выбирал бутылки и, вытаскивая каждую, словно шпагу из соломенных ножен, выстраивал их, как солдат, в боевом порядке. В авангарде шли бутылки виски, за этими ударными частями шествовали бутылки импортного и местного - подслащенного и тошнотворного - рома, а за ними - бутылки джина, точно прозрачные кирпичи, пылавшие белым огнем, бутылки коньяка с кичливыми призовыми медалями на этикетках, бутылки марочного вина, обернутые золотистой бумагой, бутылки ликера, напоминавшие сирен, запутавшихся в сетях…

И пока бармен выстраивал ряды бутылок, его помощник, обслуживавший посетителей, изливал душу:

- А оттого, что полынь растираю, сеньор Минчо, у меня лиловеют ногти, но что еще хуже - порой в голову бьет, бьет и бьет…

Резкий запах болеутоляющего эликсира, полынной - собственно, даже не полынной, а перно - кружил ему голову, а ногти его лиловели потому, что пальцами он крепко-крепко сжимал бокалы с кусочками льда, выжидая, пока капелька эликсира не придаст нужный колер белесовато-мутной жидкости.

- Тетенька, я пойду-у-у… - тянул мальчуган, устало переступая с ноги на ногу перед дверьми таверны.

- Ну, иди, иди… - подтолкнула мальчика мулатка.

Сразу как-то перекосившись и начав прихрамывать, скривив рот и приподняв одно плечо, чтобы вызвать больше жалости, мальчуган со шляпчонкой в руках вошел в таверну. Донельзя грязный, испещренный лишайными пятнами, в лохмотьях и босой, он приблизился к столикам, за которыми восседали белобрысые гиганты - рядом с ними мальчуган казался еще более черным. ("Аи, - вздыхала мулатка Анастасиа на пороге, - совсем негритеночком выглядит мой мальчонка среди этой публики!") Солдаты, занятые жевательной резинкой, не переставая двигать челюстями - в такт жвачке они даже ушами шевелили, - бросили ему несколько монеток. Кто-то предложил мальчику виски, кто-то отпугнул горящей сигаретой. Официанты чистыми салфетками отмахивались от него, как от мухи.

Седеющий розовощекий сержант, обращаясь к кассиру, выглядывавшему из-за витрины с сигаретами, шоколадом, карамельками и другими сластями, кричал:

- Не пугат! Убиват надо, один щелчок… насекоми… Убиват… убиват… вес hispanish {Испанский (искаж. от англ. Spanish).} насекоми!

И, довольный своей, как ему казалось, остротой, он разразился хохотом, а малыш спешно ретировался к двери - почти бежал под резкими взмахами салфеток в руках официантов.

- Сколько собрал-то… - вымолвила Анастасиа, зачерпнув в горсть монетки и прикинув на вес.

А мальчуган, оставив у нее шляпчонку, уже понесся выпрашивать афишку с львиными и конскими мордами, с портретами каких-то людей и неведомыми ему буквами - такие афишки раздавали прохожим около кинотеатра. Как бы ему хотелось быть одним из тех, кто распространяет эти афишки, - если бы разрешила тетя! Тогда можно будет смотреть кино задаром…

"Дева Мария, сидеть в темноте, да еще платить за это?… - обрывала мальчика Анастасиа всякий раз, как он просился в кино. - Дома у нас электричества нет, так зачем же нам, беднякам, деньги еще платить? Стемнеет - вот и начинается наше кино. Нет, сыночек, жизнь и так дорога, зачем еще тратить… зрение на темноту!"

- Значит, hispanish - насекомые? - откликаясь на слова сержанта, спросил по-английски юноша, сидевший со своими друзьями за ближайшим столиком. - Вот вы называете нас насекомыми, а сами в нас нуждаетесь!

- Мексике - насекоми, кусат очен крепко, - все громче ораторствовал по-испански сержант. - А Сентрал Америка - насекоми маленки, безумии… Антиллы - нет, не насекоми, только гусеница… а Южная Америка - таракан с претензиями!

- И все же в Латинской Америке вы нуждаетесь!

- Мы в Миннесота не нуждаемся, приятел. Миннесота - это не Вашингтон, не Уолл-стрит!

Из-за соседнего столика раздался звонкий голос:

- Скажите-ка ему, пусть убирается в…!

Гудят клаксоны автомобилей последней модели, проезжающих по Шестой авениде. Спешат прохожие. Полдень. Жара. "Гранада" полным-полна. Все столики заняты. Бармен - маг и волшебник напитков - берет бутылки не глядя, на ощупь, и, ловко перебросив с руки на руку, наполняет бокалы. Официанты сбиваются с ног. Неумолчно звякает касса. Телефон. Газеты. Автомат-проигрыватель "Рокола". Анастасиа…

- Сосут и сосут эти гринго!

На улицах громкоговорители рекламируют спектакли и фильмы. "Великий диктатор" Чарли Чаплина!… "Великий диктатор"! "Великий диктатор"!…" Но человеческие глотки заглушают радио: шоферы такси зазывают громче, красноречивее. Выкрикивают продавцы лотерейных билетов - богатство рука об руку с нищетой. Племянник мулатки снова в "Гранаде" - торопливо перебегает от столика к столику, пользуясь тем, что официантам, занятым посетителями, некогда оглянуться на букашку.

Однако в полдень ему не повезло. Много тут было расфранченных кабальеро, много дам, разодетых и полураздетых, напудренных и накрашенных, причесанных и надушенных, - и однако едва-едва удалось выклянчить две-три монетки. Одни сеньоры прикидывались глухими, другие - рассеянными. Подгоняемый голодом, мальчик набирался храбрости и даже притрагивался грязными ручонками к господам, но те как ни в чем не бывало продолжали беседовать, не обращая на него никакого внимания. Попадались и такие, что на его просьбы отвечали бранью, а то и грозили вызвать полицию. Кто-то грубо и пренебрежительно спросил у него: "Почему твои родители тебя не кормят?" Малыш не знал, как ответить, - он упивался ароматами яств, его глаза следили за блюдами, которые официанты расставляли на столиках между бутылок и пепельниц; он провожал взглядом каждый кусок, глядя, как эти люди из "общества" брали еду с тарелок руками и отправляли в рот, запивая вином.

- У тебя должны быть родители…

- Папа, может, и есть… - промямлил мальчуган.

- А мама?

- Нет, мамы нет…

- Она у тебя умерла?

- Нет…